Когда сразу после войны, в юные годы, полные наивных мечтаний и надежд, я, еще очень молодой и неопытной актрисой, в поношенной и немного запятнанной школьной форме, преодолевая трудности и лишения, прибыла из родной донской станицы в столицу — Москву, сердце моё трепетало от волнения и предвкушения счастья. Это было время, когда все вокруг казалось волшебным, словно началась новая жизнь, полная радости и захватывающих событий. В тот момент, когда я впервые увидела у секретарши приемной комиссии ВГИКа накрашенные тушью ресницы, я подумала: «На-чи-на-ет-ся!» Меня переполняли мечты о том, что впереди только светлые перспективы, сравнимые с бесконечным праздником, окутанным атмосферой творческих открытий.

Однако с течением времени я осознала, что мои тогдашние представления об актерской профессии были далеки от реальности. Вместо сказочных мгновений меня ждала суровая действительность: колоссальный труд, который требовал от нас не только творческого подхода, но и физической выносливости. Я столкнулась с тяжелыми испытаниями, включая затяжные съемочные экспедиции, кочевой образ жизни, характерный для циган, провинциальные гостиницы с их унылой атмосферой и скромными условиями, а также постоянное напряжение, связанное с ожиданием ролей, которые, казалось, всегда проходили мимо.

Когда еще в студенческие годы мне довелось сыграть роль Ульяны Громовой, и я вместе со своими сверстниками — начинающими актерами и актрисами — пережила первый успех, мне все еще казалось, что дальше жизнь будет идти беззаботно и гладко, как по маслу. Как же иначе, думала я — ведь мы полны энергии и запаса уверенности! Мы были такими хорошими, старательными, честными, полными энтузиазма. Нам всем ставили только отличные оценки по мастерству, мы сами не щадили себя, снимаясь в нашем первом столь желанном фильме. Четыре месяца мы жили в Краснодоне, полностью погружались в сюжет и в каждую сцену, вкладывая в игру свои сердца и умы. Мы слушали материнские и вдовьи исповеди, разделяли слезы с теми женщинами, которых несправедливая война лишила детей и возлюбленных, стараясь донести всю глубину трагедии.

Но, как это часто бывает в жизни, после шумной премьеры и положительных откликов в прессе последовала странная тишина. Ни один режиссер, ни одна студия больше не звали нас на съемки, как будто мы исчезли с горизонта. Вызовы на пробы звучали, нас смотрели, но поступали сразу же приговоры: «Ну, зачем нам еще одна Люба Шевцова (Ульяна Громова, Олег Кошевой и тому подобное)?»

Володя Иванов, несмотря на блестящее исполнение своей роли Кошевого, больше почти не снимался, и у меня целых четыре года — в самую цветущую и обещающую пору жизни — не было даже крошечной роли. Я переживала это очень тяжело и остро. Мой характер, полный неуемного стремления к успеху и самореализации, не давал мне покоя. Я не могла сдержать tears по ночам, выходила на трибуну и призывала, клеймила... Но, пройдя через годы, я поняла, что, упрекая себя и своих коллег в подобных ситуациях, мы искомо ищем виноватых. Но, сегодня, как бы ни хотелось, нельзя указать пальцем на конкретного человека и сказать: «Вот он виноват, что я за свою долгую и трудную жизнь в кино всего лишь шесть-восемь значительных ролей сыграла».

Кого мне обвинять? Сценаристов, которые не писали специально для меня? Они также были пленниками обстоятельств, стремясь устроить свои сценарии. Или стоит упрекать режиссеров за то, что они не приглашали меня в свои картины? Но ведь невозможна насильственная любовь. Мы, актеры, можем быть лишь инструментами, а настоящими мастерами остаются режиссеры, которые используют наши таланты так, как это им нужно в данный момент. Они ищут именно тот инструмент, который отвечает текущим требованиям: молоток, пассатижи или рубанок — и, если сейчас важен другой актер, то нас просто не позовут. Когда же ты действительно нужен, тебя готовы извлечь из любой ситуации, даже если придется обойтись необычными способами. Я помню, как Рошаль, работая над проектом «Хмурое утро», так сильно нуждался во мне, что отправил телеграмму в чужую съемочную группу с текстом, звучащим как в каком-то фильме: «Срочно высылайте Мордюкову, Волга перекрыта, кавалерийский полк ждет...» На самом деле никакого полка не было, и Волга текла своей дорогой, но меня нашли, вытащили и привезли, потому что я была в тот момент нужна.

Что же касается «Тихого Дона», то именно в этом проекте я осталась в тени. Как я страдала, как мучилась от того, что обошлись без меня! Мне казалось, что искусство звало меня, чтобы я снялась в этом фильме о земле, на которой провела детство и юность, запоминая каждый запах родных трав и цветов, каждые оттенки родной природы. Я была готова лечь на землю, стать рекой, деревом или холмом, лишь бы быть частью этой картины. Но не судьба... И вот, не найдя своего места в этом фильме, я болезненно осознавала, что не нуждались во мне «мастеровые» — писатель и режиссер. Хотя, откровенно говоря, я иногда думала и даже до сих пор порой считаю, что как раз они и потеряли много, не пригласив меня на роль. Я на Дону все чувства знаю, все особенности, которые делают этот край таким уникальным и родным.

Как же можно было без меня обойтись в фильме о моем родном крае? Эта мысль гложет меня до сих пор, подчеркивая тот бесконечный процесс поиска своего места в мире искусства, которое в своей вечной изменчивости так сложно понять.